английский сеттер АС в России Памяти баронессы Н. А. Корф (Сумароковой) посвящается...Памяти баронессы Н. А. Корф (Сумароковой) посвящается...
Пахомов Н.П.
В том же 1907 году на VIII выставке Московскою общества охоты впервые появились английские сеттеры Н. А. Корф. С этого времени Нина Александровна становится постоянной участницей собачьих выставок и полевые испытаний легавых собак, и снимки ее любимцев и ее самой появляются на страницах охотничьих изданий. Завсегдатаям выставок и полевых испытаний стало известно, что в своем имении (Старом Юрьеве Тамбовской губ.) она вместе с соседями Г. Э. Дельвигом и А. П. Лихаревым участвует в охотах с борзыми, лихо скачет и даже сама принимает из-под своих злобачей зайцев, лисиц и даже волков.
Однако борзых она не выставляла, хотя на выставках собак ее неизменно можно было видеть не только среди английских сеттеров, но и среди борзых, и она свободно беседовала на специфическом языке псовых охотников, грассируя, пересыпая речь французскими словечками. Во время моих юношеских посещений московских собачьих выставок я несколько раз встречал Нину Александровну и хорошо запомнил ее сравнительно приземистую, излишне полную фигуру.
Успех Н. А. Корф в ведении английских сеттеров в 1913 году отметил «Ежегодник Общества породистых собак».
«Из провинциальных питомников на первое место, бесспорно, выдвигается отличный кеннель баронессы Н. А. Корф (г. Мценск Орловской губ.); в этом заводе также ведутся две разновидности с одной стороны - чистые полевики, с другой - продукты скрещивания знаменитого полевого и выставочного победителя Лемон-Сквуаш (собств. завода от Блю-Монк и Мирто) с выставочным чемпионом, вывозной из Англии Rumney Radiance (завода Н. Guun); однако в богатыре Лемон-Сквуаш настолько константны его полевые достоинства, что он ухитряется давать полевых победителей не только от Ремней Рэдиенс (Кларисса), но даже и от таких сук, как напр., Mallwyd Ratch И. И. Алафузова (Дэнди), - обстоятельство, сразу ставящее его наравне с нашими лучшими полевыми производителями.
Питомник баронессы выиграл в истекшем году на выставке Общества II приз открытого класса с Золушкой и Клариссой; последняя была, кроме того, по мнению судьи, лучшим английским сеттером на выставке. На испытаниях в Москве баронесса Н. А. Корф единственная поддержала честь англичан, ибо получила приз Федорова - «Лучшему сеттеру», заняв четвертое место на испытаниях многопольных Московского общества охоты».
А через год тот же «Ежегодник» в обзоре собаководства за 1914 год писал про английских сеттеров Н. А. Корф:
«Особенно можно поздравить владелицу питомника с окончательным вступлением в своей кинологической деятельности на чисто полевой путь с совмещением при том красивой внешности у своих питомцев... В настоящее время Н. А. Сумарокова приобрела знаменитую дочь Грюинард-Гламинга - полевую и выставочную победительницу Беби-де-сен-Марк и полевую, почти дербистку Рашель, кровей полковника Гонн».
В Москве, куда переехала Нина Александровна, произошло ее увлечение страстным псовым охотником Константином Владимировичем Сумароковым, мценским уездным предводителем дворянства, жившим в своем имении Алябьево в двух с половиной десятках верст от Мценска и соседившим с имением Знаменское графов Толстых, которое описано в «Войне и мире» как имение Ростовых. Через несколько лет она вышла замуж за Сумарокова, став той Ниной Александровной Сумароковой, с которой позднее, уже в революционные годы, я и познакомился.
К моменту женитьбы на Нине Александровне Сумароков имел стаю англо-русских гончих, много борзых и охотился совместно с Всеволодом Саввичем Мамонтовым, который у себя в Головинке, отстоявшей от Алябьева верст на двадцать пять, держал тоже борзых и смешанную стаю из англо-русских и русских гончих.
Нина Александровна поставила жизнь в Алябьеве на широкую ногу, с лакеями в особой форме, с дорогими закусками и шампанским, с клубникой к Рождеству, артишоками и спаржей, с новой нарядной одеждой охотников и большими приемами гостей...
Страстная любительница борзых, прекрасная наездница, она добилась замечательных результатов в полевом досуге своих питомцев. Живым подтверждением этому служат лаконичные строчки отчета о садках борзых с наградами, полученными ее собаками. На юбилейных садках Московского общества охотников 21 ноября 1912 года из состоявшихся четырех садок ее борзые получили на трех первые призы.
Так, приз «В одиночку на прибылого волка» для собак одной осени из одиннадцати собак получил ее серо-пегий Поражай, причем II и III призы остались неразыгранными; приз «В одиночку на прибылого для сук всех осеней» присужден был ее же белой суке, первоосеннице Злодейке III, а приз «В своре на матерого» достался из восемнадцати свор своре Н. А. Корф, состоявшей из Сорвана, Поражая и Злодейки III.
«Алябьевская охота», как она стала именоваться, сделалась постоянной участницей всех садок, как московских, так и провинциальных: мценских, орловских, курских и других*.(* Об эпизодах этих выступлений рассказано в моих предыдущих очерках; см «Рассказ доезжачего» («Охотничьи просторы» № 13, стр. 148-152). - Здесь и далее прим авт.)
Скоро жизнь не по средствам привела к тому, что Костя Сумароков, как его звали псовые охотники, был привлечен к суду за растрату общественных денег, осужден и лишен дворянского звания. Этот удар покончил с охотой, и Сумарокова перестала появляться в охотничьем мире.
После революции, выйдя еще раз замуж, Нина Александровна жила в Ленинграде, где ее знания были оценены ленинградскими охотниками, и она стала принимать деятельное участие среди любителей борзых и гончих.
Не миновала ее и высылка из столицы, продолжавшаяся несколько лет.
1928 и 1929 годы застали Нину Александровну в Оренбурге, где она приняла на себя руководство тренировочной конюшней Михайловского конного завода, о чем она красочно сообщала мне в письме от 4/IX 1928 года:
«...Состою и тренером... лошади в большом беспорядке, не тренировочная конюшня, а лазарет, прежний тренер спился, пропил секундомер и запустил дело ужасно, новый приедет лишь через месяц; чтобы выручить их (Михайловский конный завод. - Н. П.) и не сорвать только что начавшихся бегов и скачек, взялась за это грязное дело на месяц и вот насилу поспеваю и лечить и тренировать».
Жилось ей нелегко, средств явно не хватало, но она не переставала интересоваться всем происходящим в охотничьем мире. В письме ко мне от 11/XII 1928 года она с грустью писала:
«Мне бы очень хотелось попасть на Московскую (выставку собак. - Н. П.), да вряд ли удастся - денег нет, хотела бы выставить своего пойнтера и побывать на садках, если таковые действительно состоятся*.(* В 1928 году подсекция борзых товарищества «Московский охотник и рыболов» собралась провести полевые испытания борзых (садки) по зайцу.) Судила недавно пробу гончих в Самаре; были очень недурные гонцы. С гончими езжу довольно часто, но осень неблагоприятная, морозы сильные, сушь и односледица. До сих пор снега нет и езда на колесах...»
А в письме от 21/II 1929 года сообщала:
«С гончими поохотилась много эту осень, но взяла одних зайцев... Далеко от города ездить не пришлось, поэтому красный зверь не попадался. Гончие сгонялись (4 собаки) и работали прекрасно».
Тут же она просила порекомендовать ей смычок русских гончих или отдельно выжлеца или выжловку.
Вчитайтесь в эти строчки, и вы почувствуете замечательный облик этой женщины! С каким презрением она, страстная псовая охотница, говорит о взятых зайчишках, считая трофеем только красного зверя - лисицу и волка! С большим трудом, но ей удавалось все же охотиться не с одиночной гончей, а с двумя смычками - ей, привыкшей к голосистой стае! И, наконец, не имея денег для поездки в Москву, она мечтала приобрести смычок гончих или даже одну собаку - хотя бы одну! - разве это не подвижничество? И, вероятно, урезывая себя во всем, держала пойнтера, которого хотела показать на выставке в Москве.
Переписка, происходившая между нами, свидетельствует о широком круге интересов Нины Александровны и о ее неукротимой энергии, желании всегда что-то организовывать, постоянно находиться в центре охотничьего собаководства. В ее письмах заключено много отрывков из воспоминаний, знакомящих нас с рядом интереснейших людей - любителей старой псовой охоты. Вот некоторые выдержки из письма от 4/IX 1928 года, присланного из Оренбурга.
Получив от Нины Александровны фотографию, на которой изображены двое: старик Г. Э. Дельвиг и какой-то неизвестный мне охотник, я просил сообщить, кто изображен рядом с Дельвигом, и рассказать подробно о ее знакомстве с ним.
В ответ на мое письмо она сообщила, что рядом с Дельвигом изображен Лихарев, и продолжала:
«...Лихарев Александр Петрович был помещик и земский начальник в Козловском уезде Тамбовской губернии, родной дядя Тат. Ник. Телегиной, тоже нашей соседки, урожд. Ознобишиной (Ряжский уезд Рязанской губ.); невдалеке, около ст. Хоботово, под Козловом, жил барон Густав Эрнестович Дельвиг, в лесу (он был лесничим); и вот мы втроем там в округе всегда охотились вместе. Он был нашим учителем. Лихарев имел дельвиговских гончих, в основу которых легли арлекины; гоняли они прекрасно по всякому зверю и были очень злобны; выжловка Докука не раз гоняла одна по волку зимой, так как жила у меня на свободе - пришлось запирать (ее фото вам послала).
Лихарев подлил кровь гончих генерала Каншина, тоже нашего соседа по Козловскому уезду. У Каншина были гончие мажаровских кровей. С Лихаревым мы много охотились, и когда Дельвиг уже умер, у Лихарева были прекрасные, резвые и злобные, борзые еще старых кровей его отца... в них была кровь дельвиговских борзых, но они были много красивее последних. И борзые, и гончие дельвиговские легли в основу першинских собак (соловая стая, - не багряная).
Дельвиг был замечательный знаток гончей и езды с ней. У него был мальчик, которого проходившая по его усадьбе нищая родила и бросила, уйдя дальше. Дельвиг подобрал этого мальчика, воспитал его. Егор этот всегда неразлучно бывал с ним на всех охотах, и из него вышел великолепный доезжачий Егор Мителев, который потом перешел со смертью Дельвига к Лихареву, а позднее, когда я вышла замуж за Сумарокова, перешел со мной и со всей моей охотой в Алябьево. У нас Мителев и умер, прослужив 46 лет - у Дельвига, Лихарева и меня. Его мало знают в охотничьем мире, потому что мы охотились в своих тамбовских степях и лесах и нигде не участвовали. Когда же я соединила свою охоту с сумароковской, то только тогда стала принимать участие на садках и выставках... А то бы Егор так же прославился, как Феопен и другие, потому что был действительно знатоком этого дела»*.( * Егор Мителев, прозванный Егором Духовным, изображен на многих снимках охоты Сумароковых. У меня в «Альбоме гончих» он сфотографирован ведущим стаю сумароковских англо-русских гончих. Феопен (доезжачий) - знаменитый герой повествования Е. Э. Дриянского «Записки мелкотравчатого». - См. «Охотничьи просторы» №№ 8 - 10.)
Как-то негодуя на Н. Н. Челищева за то, что он, судя на выставках, не только оставлял в разделе англо-русских гончих, гончих с пятым прибылым пальцем на задних ногах, но и присуждал им высокие награды, я обратился к Сумароковой с просьбой высказаться по этому поводу:
«...Конечно, у англо-русской гончей прибылого пальца не должно быть, и я ни одной англо-русской гончей с этим недостатком не встречала; это признак наличия польской крови, и в англо-русской его следует беспощадно браковать».
Нина Александровна в своих письмах отмечала ошибки Н. Н. Челищева в терминологии псовой охоты, возмущалась, когда он неправильно называл «чутье» гончей «щипцом», и с волнением спрашивала меня, как надо понимать слово «подшерсток».
Надо сознаться, что, несмотря на интеллигентность, на то, что она много перевидела за свою жизнь гончих, она не пылала к ним, как к английским сеттерам или позднее к борзым, особенной любовью, не очень-то критически относилась к их породистости, и поэтому в ее сознании как-то странно удерживались нотки стародавних представлений. Как курьез могу привести ее обращение ко мне помочь ей приобрести смычок или одну из гончих с таким пожеланием:
«...Из русских (гончих) предпочитаю всем русскую прямогонную (выделено мною. - Н. П.), да достать ее теперь уже негде, по-видимому...»
Так в представлении Н. А. Корф сохранилось наименование пород гончих, вычитанное когда-то, несомненно, из книги «Руководство ко псовой охоте» П. М. Губина.
Вернувшись из ссылки в Ленинград, Нина Александровна оказалась сразу же в центре охотничьих интересов, несмотря на весьма нелегкие условия личной жизни, о чем красноречиво говорит указанный в письме адрес: «Ленинград, Надеждинская 16, кв. 14, инж. Флорина, для Н. А. (больше ничего не надо)».
«Я сразу здесь окунулась, - писала она,- с головой в водоворот кинологических новостей, интриг, происков; начинаю уже вспоминать оренбургскую тишину и уют...»
А еще через некоторое время, 22 марта 1932 года, извещая меня о высылке для редактируемого мною журнала своей статьи «Характер борзой», она сообщала:
«На днях пришлю и некролог «Гледис» (статья по поводу утраты известного пойнтера. - Н. П.), который вы обещали Марии Дмитриевне*(* М. Д. Менделеева-Кузьмина; о ней см. следующий очерк - «Спор о рычагах».) напечатать; он уже готов, жду только фото... Гернгросс**(** Р. Ф. Гернгросс - известный юрист, охотник-собаковед; о нем см. в следующих двух очерках.) ведет себя невозможно, опротивел даже самым терпеливым».
Постепенно Нина Александровна стала пользоваться общественным доверием: ее знания признаются, она появляется в качестве судьи по борзым и гончим на ленинградских выставках. Московские гончатники тоже приглашают ее судить гончих на IV областную выставку (1934). К сожалению, это было единственное ее выступление. Но, несмотря ни на какие тяжелые обстоятельства, она не перестает интересоваться собачьими делами... по преимуществу борзыми и гончими, заведя обширную переписку с собаководами.
Когда в 1933 году В. А. Селюгин, один из создателей известной стаи англо-русских гончих Тихомирова и Листака в городе Острове, задумал вызвать на соревнование Ленинград, Москву и Тулу с их стаями гончих, это начинание тут же нашло горячий отклик в сердце Сумароковой, и я получил из Ленинграда от нее письмо (22/VIII 1933 г.), в котором она писала:
«Я предлагаю испытать не только по зайцу, но и по волку, местность вполне подходящая, отъемные острова... В острове есть один выводок волков; если бы он к тому времени уцелел, можно бы тех волков использовать, но на это, говорят, мало шансов...»
Дальше она предлагала, чтобы владелец каждой стаи привез с собой по волку, и обращалась ко мне - я в это время работал в Московском военно-охотничьем обществе - с просьбой, чтобы Общество взяло из-под гончих живыми прибылых волков и привезло их на состязание.
Потеряв мужа и переехав в Москву, Нина Александровна продолжала жить в крайне трудных условиях, но никто никогда не слышал от нее жалоб на свою судьбу.
Надо признаться, все мы были недостаточно внимательны к ней, не предложив ей написать свои воспоминания, которые, судя по ее отрывочным рассказам, несомненно, были бы весьма колоритными и увлекательными.
Не сохранились и ее весьма драгоценные альбомы с фотоснимками собак, и лишь небольшая часть, касающаяся гончих, уцелела у меня, за что я всегда неизменно остаюсь ей признательным.